Скотт понимал, что это не только слова прощания, а что в такой завуалированной форме Отс просит быть снисходительным к проявлениям его слабости и расщедриться в дневнике на несколько слов о его мужестве, которое ротмистр-драгун — нужно отдать ему должное — проявлял в течение всей экспедиции.
— В полку узнают, что крест исследователя Антарктиды вы несли достойно, — пообещал он. — Я об этом позабочусь.
Чтобы хоть немного утолить боль, Отс принял две таблетки и действительно уснул, а утром вновь удивился, что все еще жив. За стенками палатки вновь набирала силы метель, и, готовя себе завтрак, полярники понимали, что опять придется, как минимум, половину дня потратить в ожидании, когда это буйство природы утихнет.
— Завтракайте без меня, — неожиданно молвил Отс, с трудом поднимаясь на ноги. — Я выйду, чтобы немного пройтись. Судя по всему, вернусь нескоро.
Встревожившись, Бауэрс потянулся было вслед за ним, однако Уилсон положил руку ему на плечо и, по скрипу снега определив, что шаги ротмистра удаляются, произнес:
— Не нужно этого делать, лейтенант. Каждый знает свой предел.
— Но мы даже… не попрощались, — растерянно проговорил Бауэрс.
— Отс знал, что, затеяв прощание, вновь заставит уговаривать себя. Это было бы уже не по-джентльменски. И потом, мы ведь с вами англичане, которые, как известно всему миру, — грустно улыбнулся доктор, — уходят, не прощаясь.
Прошло не менее четырех часов, прежде чем пурга немного утихла, и полярники смогли свернуть свой лагерь. Все это время в палатке царило гнетущее молчание. Когда же пришла пора выступать, Бауэрс успел с четверть мили пройти на юг, пытаясь отыскать тело Отса, чтобы хоть как-то похоронить его. Однако найти его не удалось.
— Как я и предполагал, — мрачно проговорил Скотт, когда лейтенант занял место в упряжке рядом с ним, — ротмистр сошел с маршрута, чтобы мы не искали его и не тратили времени на похороны, что в наших условиях тоже выглядит по-джентльменски.
— Мог ли он, богатейший человек, миллионер, предположить когда-нибудь, что его тело останется непогребенным посреди Антарктиды?! — воскликнул Уилсон. — Вот уж поистине: пути Господни неисповедимы!
Больше до конца этого трудного дня к истории гибели Отса полярные странники не возвращались, хотя, как и после гибели Эванса, время от времени оглядывались, словно все еще рассчитывали на чудо.
Температура вновь опустилась до минус сорока. Они жутко мерзли, несколько раз порывались разбить лагерь, но так и не решились на это, продолжая свой скорбный путь дальше. Установить палатку капитан приказал только тогда, когда они набрели на старую стоянку, которая, по записям Бауэрса, значилась у них как «лагерь № 14», разбитый еще 18 ноября. Обычно, попадая на места былых стоянок, полярники старались возродить в памяти события, которые там происходили, но сейчас, сколько ни напрягали память, ничего примечательного вспомнить не могли, пока капитан не обратился к своим дневниковым записям. Впрочем, сегодня ему тоже было не до воспоминаний.
«Если эти страницы будут найдены, — исповедовался вечером перед своим дневником Роберт Скотт, — я хочу отметить такие факты. Последние мысли Отса были о его матери, но перед этим он выразил надежду на то, что его полк будет горд мужеством, с которым он встретил смерть. Это мужество все мы может засвидетельствовать. В течение многих недель он без жалоб терпел жестокие мучения, до самого конца говорил о посторонних вещах и охотно делал это. До самого конца он не терял, не позволял себе терять надежду. Это была бесстрашная душа».
В нескольких словах описав, как именно погиб Отс, капитан счел необходимым уточнить: «Пользуюсь этим случаем, чтобы сказать, что мы до самого конца не оставляли своих больных товарищей. Что касается Эдгара Эванса… когда у нас абсолютно не было еды, а он лежал в бессознательном состоянии, то, чтобы спасти остальных, нужно было оставить его, однако Господь милостиво забрал его к себе в самый критический момент. Он умер своей смертью, и мы ушли от него только через два часа после того, как смерть настигла его. Мы знали, что бедный Отс идет на смерть и отговаривали его, но в то же время понимали, что он поступает как благородный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся в таком же настроении встретить свой конец, а до конца, безусловно, недалеко».
Еще вечером Скотт и Бауэрс значительно расширили подножие гурия, которым они отметили свою стоянку еще по пути на полюс, и вложили в него все инструменты, фотоаппарат и спальный мешок, чтобы таким образом облегчить свои нарты. Лейтенант также настаивал на том, чтобы оставить здесь ящик с геологическими образцами, собранными главным образом Уилсоном, поскольку он был достаточно тяжелым, однако доктор решительно запротестовал.
— Кто может быть уверен, что поисковая группа дойдет до этого гурия? — убеждал он своих товарищей. — А вот в том, что нас обязательно попытаются найти, сомневаться не приходится.
— Да в этом ящике не менее тридцати фунтоввеса! — заметил лейтенант. — Сняв их, мы заметно облегчим нагрузку на сани. А в дневнике начальника экспедиции будет указано, где именно спрятаны эти минералы.
— Согласен, это облегчило бы вес, — стоял на своем Уилсон, — и все же пусть лучше эти образцы пород остаются с нами. Тогда соотечественники по крайней мере будут признательны нам за найденный уголь и все прочее, что они обнаружат в нашем геологическом ящике.
Они посмотрели на Скотта как на третейского судью, и тот почему-то не решился пойти против воли доктора, хотя и понимал, что лейтенант прав.