Чтобы расширить трещины, косатки одна за другой подныривали под лед и мощными спинными ударами пытались окончательно разрушить льдины. И только чудом можно объяснить то, что Герберт Понтинг сумел устоять на ногах и спастись бегством и что трещины прошли рядом с привязью собак, а не под ней. Что же касается хищников, то, убедившись, что ни человека, ни собак в пробитой ими полынье не оказалось, они сразу потеряли к происходящему всякий интерес и, к счастью полярников и их лаек, убрались восвояси.
Однако на этом приключения не закончились. Выгрузка с судна третьих мотосаней прошла нормально, но во время транспортировки к берегу, в двухстах шагах от судна, они внезапно попали в трещину и, расширив ее своей массой, ушли на дно. Пытаясь спасти машину при переправе через трещину, несколько полярников удерживали ее канатами, из-за чего сами чуть не поплатились жизнями.
«Если бы Амундсен узнал об этой нашей потере, наверняка мстительно расхохотался бы, — подумалось капитану. — Он-то, судя по всему, ограничился только выносливыми эскимосскими лайками, да прихватил с собой нескольких эскимосов, которые не только станут ухаживать за ездовыми псами, но и будут идти впереди полюсной команды, выстраивая для нее иглу — эти, по-полярному уютные, почти теплые, веками проверенные на опыте многих арктических народностей ледяные домики».
Когда Скотт узнал, что, прервав свой полярный рейд, Амундсен направил «Фрам» к берегам Южной Америки, он потерял душевное равновесие, хотя первое известие об этой авантюре Норвежца он узнал из милых уст Кетлин.
— Извините, мой великий мореплаватель, но вынуждена признаться, что скрыла от вас еще одну малоприятную новость, — томно произнесла Кетлин, когда они покинули апартаменты губернатора и пошли к поджидавшей их у подъезда машине, которая должна была доставить их сначала на виллу Гладстона, а затем и на железнодорожную станцию. — Думаю, что о ней вам лучше узнать сейчас.
— Видно, я вступил в такую полосу своего бытия, когда все вокруг сговорились ошарашивать меня новостями, как правило, малоприятными.
— Увы, путь к лучезарной славе всегда пролегает через мрачные тени бесславия.
— А нельзя ли как-нибудь обойтись без этих «теней»?
— Уже нельзя. Однако напомню, что вы сами стремились к такому положению в обществе, капитан Скотт.
— Я всегда стремился только к Южному полюсу.
— Многим кажется, что не столько к Южному полюсу, сколько к полюсу славы.
— «Полюс славы» — всего лишь приложение к тому, истинному полюсу, — возбужденно парировал Роберт. — Подобно нашивке на погоне, которая определяет в боях добытый чин или орден… Неужели это сложно понять?
— Лично я никакого нравственного расхождения между этими двумя полюсами не нахожу, — пожала плечами Кетлин, предусмотрительно отделяя себя от всех тех, кто в принципе не способен уловить этого единства.
— Лицемеры чертовы! Хотел бы я встретиться с кем-нибудь из них посреди ледовой пустыни, в ста милях от полюса, при температуре минус шестьдесят по Цельсию. После двадцати ночевок в насквозь промерзшей палатке.
Они устроились на заднем сиденье и проследили за тем, как водитель медленно объезжает фонтанную статую, украшавшую внутренний двор губернаторской резиденции. Они уже знали, что у губернаторских водителей этот «круг почета» воспринимался в виде своеобразного ритуала.
— Как вы понимаете, мой полярный капитан, большинство джентльменов Британии, как, впрочем, и её доминионов, предпочитают более краткий путь к славе, — молвила Кетлин, явно желая продолжить их разговор. — Можем ли мы осуждать их за это?
Роберт воспринял слова жены как упрек, но вместо ответа мягко взял ее пальцы в свои. Всякий раз, когда ему хотелось ответить на какой-либо выпад Кетлин в свой адрес, капитан напоминал себе, что там, посреди безжизненной ледовой пустыни, в порыве любовной тоски он пожалеет о любом резком слове, любом упреке, высказанном этой женщине. Независимо от того, насколько этот упрек окажется справедливым.
Да, Кетлин порой пользовалась этим настроением, этим состоянием, но стоило ли истинному джентльмену замечать подобные женские хитрости? Тем более что порой они оба забывали о предстоящей разлуке и вели себя так, словно впереди у них много ночей, которые предстоит провести в объятиях друг друга.
— Вам, сэр, известно, что в Министерстве иностранных дел у меня завелся свой агент, — почти на ушко прошептала Кетлин.
— Почитатель вашей красоты и добродетели, — все же не удержался Роберт. — Так буде точнее.
— Разве я назвала бы своим агентом человека, не способного плениться моими достоинствами? Вы меня недооцениваете, мой великий мореплаватель! — Когда Кетлин улыбалась, на правой щеке ее, почему-то только на одной, образовывалась едва заметная ямочка, которая, вместе с привычкой морщить слегка вздернутый носик, придавала выражению лица этой «женщины за тридцать» озорную подростковую шаловливость. — Но дело, конечно, не в этом. Вчера, во время телефонного разговора со мной, он сообщил нечто такое, о чем я благоразумно не решилась уведомить вас перед сном, сэр.
Роберт вспомнил, какими прощально страстными были объятия Кетлин и насколько бурной выдалась вся прошлая ночь, особенно ее первая половина, и мечтательно улыбнулся. Ах, эти ночи на африканских холмах, под львиный рев и любовные призыва ночных птиц! Какими же сладостными будут воспоминания о них в антарктических палатках полярного странника! После таких ночей любой женщине можно простить все, даже напоминание об этих ее «тайных агентах», подобранных из числа ревностных ценителей ее красоты и добродетели. Исключительно из числа ценителей.