В ночь с четверга на пятницу, шестнадцатого февраля, капитана измучила бессонница. А когда на рассвете он наконец погрузился в сонное полубытие, настала пора подниматься.
— Температура минус четырнадцать, сэр, — сообщил Бауэрс, склоняясь над ним. — Если не налетит буран, можно считать наш дневной поход прогулкой в окрестностях Лондона.
— Если только он в самом деле не налетит, — сквозь сон пробормотал капитан, поняв, что в палатке они одни. — Как чувствует себя Эванс?
— Как всегда плохо, господин капитан первого ранга. Но сегодня он еще и очень плохо соображает. По-моему, он даже не представляет себе, где он и что с ним происходит. Боюсь, что не сегодня, так завтра это кончится бедой.
— Признаться, меня тоже одолевает предчувствие развязки, — в полудреме пробормотал Скотт. — Хватит ли у нас с вами сил воспринимать ее как неизбежность?
— Неизбежность всегда приходится воспринимать в бессилии, сэр, — молвил Бауэрс, помогая капитану выбраться сначала из спального мешка, а затем из палатки.
Выступили они спокойно и уверенно, однако уже через час оба предсказания лейтенанта начали сбываться. На одном из изгибов долины, по которой они шли, Эванс вдруг свернул в сторону и побрел к видневшимся неподалеку ледяным завалам. Он держался чуть позади санок, и группа не сразу заметила его уход. А потом Скотт решил, что он отошел, чтобы справить естественные надобности. И только Бауэрс тут же почувствовал что-то неладное и поспешил вслед за беглецом.
Свое: «Унтер-офицер Эванс! Сейчас же остановитесь, унтер-офицер!» он прокричал как раз в тот момент, когда Эдгар оказался на краю глубокой трещины.
Когда лейтенант приблизился, Эванс полулежал на осколке ледника с каким-то блаженным видом на лице и загадочно ухмылялся.
— Как это понимать, унтер-офицер?! — Бауэрс умышленно говорил с ним предельно строго, с армейской жесткостью, поскольку убедился, что именно этот тон, да еще употребление в разговоре его чина, заставляют мутнеющий рассудок унтер-офицера хоть немного просветляться. Старый тридцатисемилетний служака, Эванс привык к языку приказов, и даже в таком сумеречном состоянии реагировал на них.
— Я хотел взглянуть, нет ли поблизости корабля, лейтенант.
— Его нет, наше судно «Терра Нова» придет чуть позже.
— И хижины нашей тоже почему-то не видно.
— Просто вы сбились с пути, унтер-офицер. Хижина в том направлении, куда идет вся наша группа.
Бауэрс попытался помочь Эвансу подняться, но тот вырвал руку и с силой оттолкнул его. Даже изрядно истощавший, он все еще оставался довольно сильным человеком, и лейтенанту пришлось почувствовать это. Только вдвоем с Уилсоном навигатору удалось почти силой привести беглеца к санкам. Но что взбредет ему в голову в следующую минуту и как вести себя с ним дальше, — этого никто не знал.
Буквально через полчаса Эванс уселся на какой-то ледяной валун и заявил, что будет переобуваться в ночные сапоги. Понадобилось несколько томительных минут, чтобы уговорить его идти дальше. А как только унтер-офицер немного успокоился, повалил густой пушистый снег, который превратил полярных странников в своеобразных «путников в тумане».
— Мы столкнулись с очень серьезной проблемой, господин капитан, — молвил доктор, пока Бауэрс и Отс предпринимали попытку вновь вернуть беглеца к саням. — В группе появился по-настоящему больной человек, физическое нездоровье которого усугубляется еще и психическими отклонениями.
— Это уже очевидно, Уилсон. Но что мы можем предпринять? Оставить его на маршруте, привязать к саням, остановиться на несколько суток в надежде, что унтер-офицер настолько поправится, что придет в себя?
Уилсон отрешенно промолчал. Он понимал, что вскоре в таком же состоянии окажется Отс, а, возможно, и сам он, врач экспедиции.
Вместе с капитаном они проследили за тем, как ротмистр и лейтенант пытаются убедить Эванса возвращаться вместе с ними, а затем почти силой вели, а временами даже волочили своего спутника по земле.
— Нет, господин капитан первого ранга, — сокрушенно покачал головой доктор, прерывая свои размышления, — мы с вами слишком цивилизованны, для того чтобы найти выход из той западни, в которую заводит экспедицию появление в ее рядах настолько больного полярника.
Сделав в журнале запись: «Суббота, 17 февраля», капитан Скотт тут же непослушной, дрожащей рукой вывел: «Ужасный день!» Он и в самом деле оказался ужасным, причем во всех отношениях.
Утром Эванс выглядел выспавшимся и отдохнувшим, а глаза его казались достаточно просветленными для того, чтобы принимать его за вполне здорового, вменяемого человека.
— Как вы чувствуете себя, унтер-офицер? — спросил Скотт, видя, что впервые за несколько последних дней Эванс намеревается надеть на себя саночную лямку.
— Неплохо, господин капитан, — попытался бодриться Эванс. — Достаточно хорошо для того, чтобы работать вместе со всеми.
— Несказанно рад за вас, — настороженно произнес Скотт, внимательно всматриваясь в лицо унтер-офицера.
— Может, вам все-таки лучше поберечься и какое-то время идти рядом с санками? — разделил его сомнения врач.
— Не волнуйтесь, доктор, — угрюмо, но все же достаточно уверенно произнес Эванс, занимая свое место в упряжке.
Скотт и врач переглянулись и решили пока что к этому вопросу не возвращаться. Даже если унтер-офицер продержится хотя бы в течение часа, это уже облегчит им жизнь.
Буквально в нескольких шагах впереди них небо упорно стремилось слиться с землей, а снег оказался слишком глубоким и пушистым, чтобы кто-либо без особой нужды решался совершать по нему лыжно-санную прогулку. Он постоянно налипал на лыжи, которые время от времени приходилось очищать, и на полозья санок, очищать которые без основательного привала ни сил, ни возможности у полярных странников не было.